ЛЮБОВЬ КАК ЛЕКАРСТВО

Меня везли на кресле по коридорам областной больницы.

— Куда? – спросила одна медсестра другую. – Может, не в отдельную, может, в общую?

Я заволновалась.

— Почему же в общую, если есть возможность в отдельную?

Сестры посмотрели на меня с таким искренним сочувствием, что я несказанно удивилась. Это уже потом я узнала, что в отдельную палату переводили умирающих, чтобы их не видели остальные.

— Врач сказала в отдельную, — повторила медсестра.

Но тогда я не знала, что это означает, и успокоилась. А когда очутилась на кровати, ощутила полное умиротворение уже только от того, что никуда не надо идти, что я уже никому ничего не должна, и вся ответственность моя сошла на нет.

Я ощутила странную отстранённость от окружающего мира, и мне было абсолютно всё равно, что в нём происходит. Меня ничто и никто не интересовал. Я обрела право на отдых. И это было хорошо. Я осталась наедине с собой, со своей душой, со своей жизнью. Только Я и Я.

Ушли проблемы, ушла суета, ушли важные вопросы. Вся эта беготня за сиюминутным казалась настолько мелкой по сравнению с Вечностью, с Жизнью и Смертью, с тем неизведанным, что ждёт там, по ту сторону…

И тогда забурлила вокруг настоящая Жизнь! Оказывается, это так

здорово: пение птиц по утрам, солнечный луч, ползущий по стене над кроватью, золотистые листья дерева, машущего мне в окно, глубинно-синее осеннее небо, шумы просыпающегося города – сигналы машин, цоканье спешащих каблучков по асфальту, шуршание падающих листьев… Господи, как замечательна Жизнь! А я только сейчас это поняла…

 

— Ну и пусть только сейчас, — сказала я себе, – но ведь поняла же. И у тебя есть ещё пара дней, чтобы насладиться ею, и полюбить её всем сердцем!

 

Охватившее меня ощущение свободы и счастья требовало выхода, и я обратилась к Богу, ведь Он сейчас был ко мне ближе всех.

— Господи! – радовалась я. – Спасибо Тебе за то, что Ты дал мне возможность понять, как прекрасна Жизнь, и полюбить её. Пусть перед смертью, но я узнала, как замечательно жить!

 

Меня заполняло состояние спокойного счастья, умиротворения, свободы и звенящей высоты одновременно. Мир звенел и переливался золотым светом Божественной Любви. Я ощущала эти мощные волны её энергии. Казалось, Любовь стала плотной и, в то же время, мягкой и прозрачной, как океанская волна.

 

Она заполнила всё пространство вокруг, и даже воздух стал тяжелым и не сразу проходил в легкие, а втекал медленной пульсирующей струей. Мне казалось, что всё, что я видела, заполнялось этим золотым светом и энергией. Я Любила. И это было подобно слиянию мощи органной музыки Баха и летящей ввысь мелодии скрипки. ***

 

Отдельная палата и диагноз «острый лейкоз 4-й степени», а также признанное врачом необратимое состояние организма имели свои преимущества. К умирающим пускали всех и в любое время. Родным предложили вызывать близких на похороны, и ко мне потянулась прощаться вереница скорбящих родственников. Я понимала их трудности: ну о чём говорить с умирающим человеком, который, тем более, об этом знает. Мне было смешно смотреть на их растерянные лица.

 

Я радовалась: когда бы я ещё увидела их всех? А больше всего на свете мне хотелось поделиться с ними любовью к Жизни – ну разве можно не быть счастливым просто оттого, что живёшь? Я веселила родных и друзей как могла: рассказывала анекдоты, истории из жизни. Все, слава Богу, хохотали, и прощание проходило в атмосфере радости и довольства.

Где-то на третий день мне надоело лежать, я начала гулять по палате, сидеть у окна. За сим занятием и застала меня врач, закатив истерику, что мне нельзя вставать.

 

Я искренне удивилась:

— Это что-то изменит?

— Ну… Нет, — теперь растерялась врач. – Но вы не можете ходить.

— Почему?

— У вас анализы трупа. Вы и жить не можете, а вставать начали.

Прошёл отведенный мне максимум – четыре дня. Я не умирала, а с аппетитом лопала колбасу и бананы. Мне было хорошо. А врачу было

плохо: она ничего не понимала. Анализы не менялись, кровь капала едва розоватого цвета, а я начала выходить в холл смотреть телевизор.

 

Врача было жалко. А Любовь требовала радости окружающих.

— Доктор, а какими вы хотели бы видеть мои анализы?

— Ну, хотя бы такими.

Она быстро написала мне на листочке какие-то буквы и цифры, то – что должно быть. Я ничего не поняла, но внимательно прочитала. Врач посмотрела сочувственно на меня, что-то пробормотала и ушла.

А в 9 утра она ворвалась ко мне в палату с криком:

— Как вы это де…

— Анализы! Они такие, как я вам написала.

— Откуда я знаю? А что, хорошие? Да и какая, на фиг, разница?

 

Лафа закончилась. Меня перевели в общую палату (это там, где уже не умирают). Родственники уже попрощались и ходить перестали.

В палате находились ещё пять женщин. Они лежали, уткнувшись в стену, и мрачно, молча, и активно умирали. Я выдержала три часа. Моя Любовь начала задыхаться. Надо было срочно что-то делать.

 

Выкатив из-под кровати арбуз, я затащила его на стол, нарезала, и громко сообщила:

— Арбуз снимает тошноту после химиотерапии.

По палате поплыл запах свежего смеха. К столу неуверенно подтянулись остальные.

— И правда, снимает?

— Угу, — со знанием дела подтвердила я, подумав: «А хрен его знает…» Арбуз сочно захрустел.

— И правда, прошло! — сказала та, что лежала у окна и ходила на костылях.

— И у меня. И у меня, — радостно подтвердили остальные.

— Вот, — удовлетворённо закивала я в ответ. – А вот случай у меня один раз был… А анекдот про это знаешь?

В два часа ночи в палату заглянула медсестра и возмутилась:

— Вы когда ржать перестанете? Вы же всему этажу спать мешаете!

Через три дня врач нерешительно попросила меня:

— А вы не могли бы перейти в другую палату?

— Зачем?

— В этой палате у всех улучшилось состояние. А в соседней много тяжёлых.

— Нет! – закричали мои соседки. – Не отпустим.

 

Не отпустили. Только в нашу палату потянулись соседи – просто посидеть, поболтать. Посмеяться. И я понимала, почему. Просто в нашей палате жила Любовь. Она окутывала каждого золотистой волной, и всем становилось уютно и спокойно.

Особенно мне нравилась девочка-башкирка лет шестнадцати в белом платочке, завязанном на затылке узелком. Торчащие в разные стороны концы платочка делали её похожей на зайчонка. У неё был рак лимфоузлов, и мне казалось, что она не умеет улыбаться.

 

А через неделю я увидела, какая у неё обаятельная и застенчивая улыбка. А когда она сказала, что лекарство начало действовать и она выздоравливает, мы устроили праздник, накрыв шикарный стол, который увенчивали бутылки с кумысом, от которого мы быстро забалдели, а потом перешли к танцам.

 

Пришедший на шум дежурный врач сначала ошалело смотрел на нас, а потом сказал:

— Я 30 лет здесь работаю, но такое вижу в первый раз. Развернулся и ушёл.

Мы долго смеялись, вспоминая выражение его лица. Было хорошо.

 

Я читала книжки, писала стихи, смотрела в окно, общалась с соседками, гуляла по коридору и так любила всё, что видела: и книги, и компот, и соседку, и машину во дворе за окном, и старое дерево.

 

Мне кололи витамины. Просто надо же было хоть что-то колоть.

Врач со мной почти не разговаривала, только странно косилась, проходя мимо, и через три недели тихо сказала:

— Гемоглобин у вас на 20 единиц больше нормы здорового человека. Не надо его больше повышать.

Казалось, она за что-то сердится на меня. По идее, получалось, что она дура, и ошиблась с диагнозом, но этого быть никак не могло, и это она тоже знала.

 

А однажды она мне пожаловалась:

— Я не могу вам подтвердить диагноз. Ведь вы выздоравливаете, хотя вас никто не лечит. А этого не может быть!

— А какой у меня теперь диагноз?

— А я ещё не придумала, — тихо ответила она и ушла.

Когда меня выписывали, врач призналась:

— Так жалко, что вы уходите, у нас ещё много тяжёлых.

 

Из нашей палаты выписались все. А по отделению смертность в этом месяце сократилась на 30%.

Жизнь продолжалась. Только взгляд на неё становился другим. Казалось, что я начала смотреть на мир сверху, и потому изменился масштаб обзора происходящего.

 

А смысл жизни оказался таким простым и доступным. Надо просто научиться любить – и тогда твои возможности станут безграничными, и желания сбудутся, если ты, конечно, будешь эти желания формировать с любовью, и никого не будешь обманывать, не будешь завидовать, обижаться и желать кому-то зла. Так всё просто, и так всё сложно!

 

Ведь это правда, что Бог есть Любовь. Надо только успеть это вспомнить…

 

Автор: Людмила Ламонова

******************************************************************************************

 

3 мотивационные оплеухи

 

Мотивация – это не только пряник, но и увесистые отрезвляющие пощечины. В то время как чрезмерные похвалы побуждают вас стучаться лбом о стену, критика оттаскивает вас за шкирку, описывает ту безрезультатную деятельность, которой вы занимались, и указывает правильный путь. Вашему вниманию предлагается 3 вдохновляющие правды, признание которых поможет пересмотреть жизнь и избавиться от вредных иллюзий.

 

Вы ни в чем не будете самым лучшим

 

В цивилизованном мире проживают миллионы человек, поэтому конкуренция за абсолютное превосходство в любой сфере крайне высока. Карабкаясь на почетную вершину сломя голову, вы не раз почувствуете вкус сапога на своем лице, а то и глотнете пыли, когда соперник отправит вас к подножью. После неудачи душит обида и злость – и это не самые худшие чувства по сравнению с отчаянием, которое охватывает, когда вы видите расстояние между вами и пиком, и сколько улыбающихся победителей стоит на нем.

 

У каждого есть предел компетенции: спортсмен выигрывает городские состязания, берет «область» и с треском проваливается на уровне страны. Он еще больше тренируется и даже вредит своему здоровью ради триумфа, но упорство лишь на несколько шагов приблизило его к международным медалям. Если отбросить причину массовости претендентов, есть и другая – на смену старому поколению приходит новое, которое учится, думает и действует вдвойне быстрее, а также лучше приспособлено к своему времени, поэтому даже если вы являетесь отличным специалистом, это не продлится долго, стало быть, первенство не только труднодостижимое, но еще может и не оправдать затрат.

 

Быть первым не значит быть успешным или талантливым: значимый футболист не только забивает голы, но и отдает результативные передачи, а литературным рынком вместо классики правит графомания для неразборчивых подростков. Счастье приходит к тем, кто понимает, сколько ему нужно и чего может достичь. Если вернуться к аналогии с горой достижений, самодостаточный человек будет тем неспешным скалолазом, который радуется каждой взятой вершине, подает руку товарищам и подставляет плечи для тех, кто готов двигаться дальше, потому что он никуда не спешит, ведь он соревнуется сам с собой.

 

Вы не успеете сделать все, что хотите

 

Время – это валюта, которой вы расплачиваетесь за личностный рост и счастье. Кошелек с этим ценным содержимым ограничен, поэтому приходиться делать выбор между приобретениями. Конечно, вы хотите намного больше, чем можете себе позволить, но расстраиваться не стоит.

Представьте себе каталог достижений. Каждое из них стоит определенную сумму, которую можно просчитать. Чем больше вы тяните с покупками, тем быстрее тает содержимое временной копилки, поэтому не затягивайте с планами на будущее. Определите сразу, что вы покупаете, и действуйте, чтобы не пустить время по ветру.

 

Вы много думаете и мало делаете

 

Построить воздушный замок легче, чем каменный, но и ценность их полярно разнится. Вы пытаетесь возвести второй, и чем тяжелее камни успеха взваливаются друг на друга, тем больше вы дополняете процесс кисточкой воображения. То есть вы работаете в пустоту, забывая, что мечта – это не маяк, который светит и днем и ночью, а зарытый неизвестно где клад. Не обманывайтесь светом, а чаще и усердней копайте!

Определившись со стратегией, вы все еще будете откладывать лопату в сторону, отвлекаясь на посторонние мысли.

«Я что-то делают не так»,

«Мне ничего не удастся» – накручиваете вы себя, когда сталкиваетесь с неудачей или испытываете недоверие к своей работе, и эти паузы сомнений приводят к тому, что вы просто теряете время.

Люди искусства наглядно демонстрируют вред лишних мыслей. Флобер прорабатывал каждую фразу книги, благодаря чему работа над романами затягивалась на годы, а Шопен сочинял в муках, провоцируемых самокритикой, и эти гении запомнились так же, как Бальзак и Моцарт, известные своей нечеловеческой продуктивностью. Создатель «Человеческой комедии» из 137 произведений и автор более 600 композиций жили тем, что делали, и не позволяли сбивать самих себя с намеченного пути, достигая цели страстью, а не сомнениями.

Александр Шраймер для Блога Счастья.